Иной порядок вещей
Ну что ж, не все ночлеги мы выбираем себе сами.
В кузове грузовика, так неудачно повисшего на брёвнах рассыпавшейся гати где-то в дебрях Южной Якутии, зашевелился мой компаньон - фотограф, краевед и охотник Юра Коковин.
- Что, Михаил, подъём? Надо из этого болота выбираться...
Надо, чего уж там. Спросонья обуваемся в болотные сапоги, спрыгиваем в чвякающую то ли грязь, то ли торфянистую жижу, находим какую-то сухую кочку, на которой разводим костёр и кипятим чайник.
Несколько глотков доброго «Ахмада» прогоняют остатки сна, и мы становимся энергичными и уверенными в себе, как запущенная на полные обороты бензопила.
Бензопилы нам, правда, как раз не хватает. Я валю какую-то дальнюю лесину и распускаю её на чурбаки склад
ной ножовкой Samurai, а Юра подкладывает поленья под колёса.
Спасение утопающих - дело рук самих утопающих: эту формулировку на Севере впитывают с первым глотком воздуха, входящим в раскрывающиеся лёгкие новорождённого младенца.
Итак, мы сосредоточенно и споро занимаемся извлечением автомобиля из смеси грязи и брёвен, практически не обращая внимания на окружающий мир.
Чего обращать-то? Природа, нам ехать надо!
И в какой-то момент понимаем, что мы не одни.
В нескольких метрах от машины стоит человек и сосредоточенно наблюдает за нашими действиями. Он одет в чёрные, непонятного происхождения, брюки от какого-то костюма, сшитого в последней четверти двадцатого века, засаленную синюю «аляску» и непременные в этих местах болотные сапоги.
Лицо его сплошь состоит из складок и морщин, в эти же морщины посажены чёрные глубокие раскосые глаза.- Привет, Чемберлен! - приветствует его Юра. - А где остальные?
Кусты кедрового стланика шевелятся, раздвигаются, и из них выходят ещё три человека. Все словно сошли с одного лекала: невысокие, кривоногие, худые, но крепкие.
И вооружённые поголовно.
Таёжные охотники, бродячие эвенки.
Собственно, мы к ним и ехали.И не только ехали, но и везли к ним в стойбище несколько женщин и детей. Когда вчера, в самой темноте, машина влетела в топь, женщины споро похватали своих чад, какие-то котомки и, посверкивая фонариками, ушли в темноту под хныканье самой маленькой девочки - Лилианы, которой только недавно исполнилось четыре года.
Идти им до стойбища через тайгу оставалось километров десять.
А вот сейчас к нам пришли мужчины.
На выручку.
Могли, кстати, и не прийти.
- Таёжные жители - люди своеобразные. Хорошие, но себе на уме, - объясняет мне Юрий. - Живут своей жизнью и по своим правилам.
Через три часа мы оказываемся «в стаде» - так обобщённо называют ту форму жизни, которой придерживаются местные жители. Можно или жить «при посёлке», или «стадом кочевать». Вот наши хозяева именно что кочуют стадом.
Людей немного: четверо мужчин, две женщины, трое детей дошкольного возраста. Полторы сотни оленей.
И кругом тайга на многие десятки километров вокруг.
Впрочем, этот океан тайги уже во все стороны изрезан дорогами, линиями электропередач, зимниками. Здесь расположена зона АЯМа - Амуро-Якутской магистрали, призванной соединить Якутск с Большой Землёй. То тут, то там торчат на сопках мачты сотовой связи - и стойбища оленеводов обычно привязаны к тем участкам, где эта связь есть.
Так оленеводы они или охотники?
- Охотников у нас двое, - говорит старший стойбища, шустрый крепкий мужичок Степан. - Я и Чемберлен.
- Сколько соболей берёшь?
- Да хвостов пятьдесят.
- А Чемберлен?
- Чемберлен, ты сколько соболей добываешь?
- Я не считаю, - тихонько смеётся Чемберлен, показывая редкие, через один, зубы. - Сколько мне на пропой надо, столько и добуду.
- А другие?
- Да они так... Если что совсем по нуги попадётся... Олень, сохатый там.
- И часто попадается?
- Да не-е-е, выбили уже почти всё.
Сам Степан охотится во время кочёвки.
- Иду - у меня олень в поводу, к нему собака привязана. Вторая собака в тайге бегает, ищет. Найдёт соболя, на дерево посадит - лаять начнёт. Бывает, далеко, я не услышу - а вторая собачка всё равно слухом поймает, начинает тянуть в ту сторону. Я тогда, как она показывает, туда иду. Ну и снимаю его. С мелкашки.
Мелкашка у Степана - эпичнейшее оружие: без упирающегося в плечо приклада, с ложей, сделанной из изогнутого ствола берёзы. Плечевой упор Стёпа уже второй год планирует изготовить
из гнутой проволоки - но всё как-то недосуг. Да и зачем? И так хватает.
К некоторому удивлению, обнаруживаю у того же Степана другое оружие - «Сайгу МК» под патрон .223 Rem.
- Это - на зверя. Хороший патрон, всё беру с него, - утверждает Степан. - Вон, в предпоследнем марте двух оленей на сопке положил. А мишка уже встал, ранний год был. Пошёл я оленей подбирать, а он на меня бежит, скачками, близко уже совсем. Я выстрелил в него, попал-не попал - не понял. Только он толкнул меня так здорово, что я кубарем в стланик улетел. Поцарапался весь в кровь ветками, думал, он меня лапой ударил. А он меня толкнул просто, так, что я метра три по кустам кубарем проскочил.
- А медведей берёшь из него?
- Беру, конечно. Когда они к табору подходят. В прошлый год трёх взял.
- Патрон не маловат ли?
Да ну, ты что? Он же, когда к табору подходит, в мусоре роется. Поближе подошёл, но голове треснул - всё... Башка вдребезги, я только по ней и стреляю. И метров не дальше сорока, там точно не промахнёшься.
- А точно стреляет?
- Да меня устраивает...
Мой вопрос подразумевает косвенную подначку, перед которой никакой уважающий себя эвенк устоять не может. Степан берёт карабин, выходит на крутояр, показывает камень в воде.
- Видишь? Метров двести!
Я уточняю в дальномер - сто десять.
- Неважно.
Степан присаживается и выпускает по камню всю обойму. Подначивающе кивает: мол, ты со своего так можешь?
Ладно, нельзя ударить в грязь лицом. Я беру свой Browning BLR, заряжаю магазин патронов РМР и бегло выпускаю его по мишени.
- Это «винчестер»?
Я, как могу, объясняю Степану, откуда пошли первые «винчестеры» и роль Дж.М. Браунинга в развитии системы.
- А патроны покажи? Импорт? Его ж сейчас вроде не возят?
Я высыпаю из коробки блестящие, в латунных гильзах патроны от Pretoria Metal Pressing и снова пускаюсь в привычные объяснения.
ЮАР, патроны оборонного предприятия, поставляет патроны в Аргентину и Чили для действий в особо суровых условиях... И, главное, стоят не до хрена - а лишь вдвое дороже доморощенного «барнаула». Правда, сравниваю я цену «барнаула» в Якутии, а РМР - в Москве... Два года уже стреляю только ими, рекомендую...
Степан мрачно парирует:
- Нам главное, чтоб ничего не стоили. Вот, вояк отсюда убрали - и сразу народ от СКСов отказываться начал. А вот если б НАТО здесь стояло...
И он заговорщицки переводит взгляд на свою «Сайгу» под .223 Rem. Чувствую, что мечтает он не о самом НАТО, а о натовских прапорщиках, щедрой долей отсыпающих военные натовские патроны за пару соболей или сохатиное стёгно.
Про медведей здесь говорят постоянно. Это внимание вполне заслуженно: каждый взрослый мужчина в таборе носит следы зубов и когтей. Поэтому разговор со зверем, появившимся поблизости от стада или от лагеря, предельно короткий - не длиннее выстрела.
- А ещё петли ставим, - говорит Степан.
- Не проще подкараулить и подстрелить?
- Зачем? - искренне удивляется эвенк. - Петля сама караулит. Если он повадился куда-нибудь, на какую-то коианину, - обставил её петлями и жди, пока не заревёт.
Я остерегаюсь рассказывать Степану о тех многоречивых дискуссиях, которые вызвало в московском министерстве предложение разрешить отлов петлями для регулирования численности волков и шакалов в нескольких регионах. У меня подозрение, что он и не знал, что их запрещали...
Впрочем, с медведями, по мысли эвенков, налажен какой-никакой, но двусторонний контакт.
- Мы их, хоть и бьём, но не обижаем, - выдаёт Чемберлен чрезвычайно остроумную формулировку. - Поступаем, как старики завещали: черепа на лабаз кладём, подношения им приносим. Хлебушка там кусочек, иногда рюмку водочки...
- Пошли на лагерь, куда через неделю покочуем.
Эвенки шустро вьючат оленей, грузят лёгкие нарты и становятся на тропу. Ведёт аргиш Егор - немолодой уже человек с покалеченным медведем лицом. Лет двадцать пять тому назад собака загнала на дерево медвежат. Медведица пришла на выручку своему выводку, кинулась на собаку, собака бросилась под ноги Егору. Егор стрелял в медведицу из мелкашки, но, наверное, зря: смяла Егора медведица, покусала лицо, бросила без движения. Очнулся Егор, пошёл в стойбище. Ночь, мороз, идти километров пять.
- Постою, покричу - нет, никто не слышит, только луна и небо откликаются. Упаду, полежу, снова встану, снова иду. Так и в стойбище пришёл. Тогда ещё советская власть была, санрейс вызвали. 
У Чемберлена с Егором на этом маршруте одно оружие на двоих - одностволка «Иж-18» 12-го калибра.
Ну и я рядом гордо вышагиваю, с «браунингом».
Через пустошь, долину реки, мелькают тёмно-бурые спины - олени!
- Дикарь, дикарь, - шепчет Чемберлен, пригибая меня к земле.
Я выпрастываю карабин и прикладываюсь к какой-то сушине.
Стадо ровно высыпает на какой-то каменистый пригорок в долине, я задерживаю дыхание, выбираю спуск.
Один из рогачей валится. Остальные пускаются наутёк, мои попутчики сопровождают косяк несколькими выстрелами «в ту сторону».
- А зачем? Лицензия ж у нас одна?
- Это у тебя она одна. Мы местные, нам всё можно...
И вот здесь-то нам и надлежит вернуться к главной идее моей статьи. Искушённый юрист почти наверняка посчитал, сколько нарушений я перечислил на этих без малого четырёх страницах текста. И все они, в контексте окружающего кочевников мира, выглядят не правонарушениями никак, а чем-то вроде...
Не «вроде» совсем, а самый что ни на есть установленный порядок вешей.
Не хороший и не плохой.
Он просто иной. От слова «совсем».